это случается, когда с неба
начинают падать мертвые птицы,
асфальт начинает трескаться, газом сочиться
ломаются дома,
поднимается тьма все выше и выше,
вот тогда-то становится видно, как они сидят высоко на крыше
полуразрушенного дома
и пьют из термоса чай,
и рядом, горящая, как свеча,
падает птица.

слушай, говорит она,
а ведь с нами ничего не случится?
Ну, говорит, ведь с нами ничего и не может?
Он гладит ее по холодной и влажной коже,
говорит: ничего.
ничего, ничего.
горизонт ударяет волной лучевой.
правда, говорит она, мы так и будем - последние дети
на этом потерявшемся свете?
правда, даже когда закончатся все,
мы будем сидеть на крыше, в этой световой полосе,
и все будет хорошо,
пока не кончится чай?

оседает пепел у нее на плечах.

а она совсем не плачет,
глядит незряче,
четырнадцатая осень стала такой горячей,
и она на него все косится, и взгляд у нее щенячий.

он говорит ей - не бойся и не скучай,
вот сейчас мы допьем этот теплый чай,
а потом - дорога в огне расступится, и мы с тобою пойдем,
за калиновый мост, за серебряный водоем,
за далекие звезды, что посверкивают глазасто -
прямо в небесное царство.

память приходит внезапно, будто в июне гроза,
память садится напротив, курит и щурит глаза,
пепел раскинув по полу, ноги закинув на стол,
память нахально и дерзко с сердцем играет в футбол.

ей все равно, что сегодня, мне не до наглых гостей,
память рассыпет по телу горстку каленых гвоздей,
будет смеяться и хлопать, плакать и пить за двоих..
(как же тебе одиноко, если ты в стенах моих!)

позже, под вечер холодный, губы в ухмылке скривив,
память уснет на пороге, пару тарелок разбив.
я потеряв осторожность (каждый ведь что-то терял)
память целую, укрывши лучшим из всех одеял...

у луны золотой - глаз,
у меня под луной - мир,
пусть он холоден и скуласт
ты его прими,

как снотворное.
мой скептичный нейрохирург
носит черное,

плачет черным, смеется черным.
даже выглядит несколько удрученным
и подавленным.

никакой войны не объявлено,
просто все умирают в такой тоске.
я таскаюсь по городу в сношенном пиджаке
и с чернильными пятнами под глазами.
месяц кроет нас матами и тузами,
угадай - кто останется в дураках?

у реки отнялась рука,
у меня - крыло.
перелом.

они смотрят, смотрят, думают — я больной.
а, быть может, да. больным веселее жить.
о болезнях своих я рассказывал лишь одной —

у неё
за спиной
ножи.

мне о многом важном заведено молчать,
и по-рыбьи рот
без устали разинать.
они смотрят, смотрят, думают — идиот,

у меня — зима.

они смотрят, смотрят, думают, что дурак.
а, быть может, да — дуракам умирать милей.
о смертях своих я рассказывал только ей.

что другому — крах.

а она ушла, как и многие до неё,
они смотрят, смотрят, думают — умирал.
а, быть может, да.
разбит, умирал, герой.

я им врал.

я боялся, боялся жутко и одного.
что уйдет, как все,
как в кино,
в золотую даль.

они смотрят, смотрят, думают, что живой.

а, быть может,

да.

Она говорит "я не понимаю, почему ты так не любишь себя?" И хоть я знаю почему, но буду отпираться и говорить, что ей кажется. Я бы хотела исчезнуть. Анорексия - как изощренный способ самоубийства. Красной лентой впивается в мое запястье, оставляя след нитей и вплетенной маленькой бабочки. Жаль, что мое тело слишком живуче и все еще продолжает цепляться за жизнь.

Бесят 60-ти килограммовые бабы, которые, сожрав на пару печений меньше чем обычно, уже трындят об анорексии, которой якобы болеют. Подписываются на паблики ТА и с умным видом рассуждают о Бисаке и Флу. Тупые долбоебки. Да вы хоть представляете о чем речь? Анорексия - это когда ты не можешь позволить себе больше одного салатного листика в день. Когда боишься не то чтобы что-то съесть, а даже выпить стакан воды, потому, что распухнешь. Когда весы становятся твоей религией. Когда не можешь уснуть, потому, что тебе больно. Когда не можешь встать, потому, что нет сил, а встав, тут же хватаешься за стенку, ведь все плывет и в глазах нет четкой картинки. Когда твои волосы уплывают вместе с водой. Когда срываешься и ненавидишь себя.
Я ненавижу себя. Ненавижу свои 42 килограмма. Ненавижу опухшую личинку в зеркале. Ненавижу то, что считаю себя жирной при том, что Димка обхватывает мою талию руками. Самое страшное, что я делаю это сознательно, мазохист внутри меня радуется и забавляется, когда мне плохо. И да, мне очень хочется, чтобы это не закончилось чем-нибудь хорошим



P.S. Совершенно не в тему, но, блять, иди, учи английский. Ни Шон, ни Норман ни слова не понимают по-русски.

мало ли кто приезжает к тебе в ночи, стаскивает через голову кожуру,
доверяет тебе костяные зёрнышки, сок и мякоть
мало ли кто прогрызает камни и кирпичи, ходит под броней сквозь стужу или жару,
чтоб с тобой подыхать от неловкости, выть и плакать
мало ли кто лежит у тебя на локте, у подлеца,
и не может вымолвить ничего, и разводит слякоть
посреди постели, по обе стороны от лица

мало ли кто глядит на тебя, как будто кругом стрельба,
и считает секунды, и запоминает в оба:
ямку в углу улыбки, морщинку в начале лба,
татуировку, неброскую, словно проба
мало ли кто прошит тобою насквозь,
в ком ты ось,
холодное острие
мало ли кто пропорот любовью весь,
чтобы не жилось, -
через лёгкое, горло, нёбо,
и два года не знает, как сняться теперь с неё

мало ли кто умеет метать и рвать, складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать, то становится жив едва,
и тебя подмывает сбежать, не так ли
дождь шумит, словно закипающий чайник, поднимаясь с пятого этажа на шестой этаж
посиди с бессонным мало ли кем, ко
гда силы его иссякли
ему будет что вспомнить, когда
ты его предашь

Я поняла: мне ни в коем случае нельзя привязываться к людям. Даже дружбы не выходит. Мои чувства слишком собственнические. Мучительно-эгоистичные, заставляющие меня ненормально ревновать. Я хочу быть единственной и никак иначе. Подругой, любимой. Но только единственной. И как итог, я все равно остаюсь одна. Такое отношение не может не отталкивать. Так не лучше ли изначально оставаться одной и не переживать все снова. Тосковать от одиночества лучше, чем тосковать от того, что от тебя отдаляются.

в пустых переходах мысли наскакивают, как кенгуру:
что с ним? где он? как я без него? смогу?
и пока ты идешь , передумываешь такую бессмысленную чепуху,
что ночью, в постели, скручиваясь в дугу
становится жутко стыдно.
ведь ты как только видишь его - выпаливаешь, как на духу:
я без тебя не сумею, мальчик. я без тебя умру.
а он щурится, косит свой левый глаз,
и выглядит так солидно,
ты съеживаешься, прячешься в его тень, как будто тебя не видно
закусываешь губу,
он подходит и тихо так тебе:
"глупая, я все равно уйду."

размешать эту зиму в стакане с ромом.
здравствуй,
декабрьский ровный снег.
мы с тобой вот уже
ровно год
как знакомы,
дорогой человек.

и по краю уже ровно год, ты знаешь,
не прощающий -
не прощён.
и под пальцами
верная нежность клавиш,
я хотела побыть ещё.

я хотела весне проникать под кожу,
а вот вышло
наоборот.
это к лучшему всё же,
ты знаешь, похоже,
это просто когда-то уйдёт.

уйдёт, покидая чужие пространства.
вот так незаметно
уйдёт.
декабрьский снег. здравствуй, Прошлое.
здравствуй.
и на таймере ровно год.