Мой кареглазый мальчик живет в другом городе, ложиться в полночь,
Пытается выкашлять легкие и проснуться в чужом аду,
Не любит кофе, ждет когда я приду
Или любая другая, наверное.
Мой кареглазый мальчик не знает верности,
Шепчет: "Ты меня помнишь? Конечно, помнишь."

От меня до мальчика семь часов - поезд скорый, почти, как помощь.
Я курю тонкие, пью крепкие и почти ничего не ем,
Он сильнее любой из моих проблем:
Сквозняков, любви, постоянной сырости.
Мой кареглазый мальчик не может вырасти,
Шепчет: "Ты меня помнишь? Ну, вот я - помнишь?"

Мой кареглазый мальчик привык возвращаться, когда месяц полный,
Я не могу отказать ему: мне слишком больно и хорошо.
Он говорит, что любит - конечно, лжет.
Я теряю надежду с каждым выдохом,
Мой кареглазый мальчик не видит выхода,
Шепчет: "Ты меня помнишь? Ну, как не помнить?"

Я просыпаюсь однажды и говорю, что с меня хватит. Полно!
Мой кареглазый мальчик, прощай, я оставляю тебя другим:
Желанным всеми, сонным, хмельным, нагим,
Беспечным, прекрасным в своей неверности.
Мой кареглазый мальчик не хочет верить мне,
Шепчет: "Ты меня помнишь?" Прости, не помню.

Она ему пишет: милый, мне одиноко,
Застилает постель и закрывает окна -
Там осенняя сырость ночного города,
После такого слезы - всего лишь шалости.
Я ее слушаю, и она жалуется:
Я, - говорит, - упрямая, злая, гордая,
Почему мне тогда так больно?
Я сдавалась ему без боя,
Этому кареглазому с сердцем-ночью,
Сердцем-бедой, болью и сердцем-камнем,
С теплыми и ласковыми руками.
Я становилась выше, сильней, добрее...

Утренний дождь, холодные батареи.
Сердце бьется не в такт, тяжело, но бойко.
Серые туфли, стоптанные набойки,
Нелюбимый муж и кареглазая дочка.
Я открываю окна и вдыхаю воздух.
Она ему пишет: милый мой, слишком поздно,
Мне говорит, что не может иначе.
Я ее слушаю, и она плачет.